Душа (гл. 6-11)
6
Впервые Надя увидела «это», когда ей было шесть лет. Первого сентября, как и все дети Советского Союза, она готовилась идти в школу – большое и радостное событие для всех детей того времени. А как же иначе? Стать Юрием Гагариным или Валентиной Терешковой, Алексеем Мересьевым или ... мечтали все дети. Надя мечтала стать Мамой. Самой доброй и внимательной Мамой на свете. Может быть даже матерью-героиней. И чтобы ей обязательно дали медаль.
Но девочка никому не говорила об этом. Она боялась, что дети будут смеяться – среди «дворовых» у нее был статус «прокажённой», и никто из детей не хотел с Надей «играть». Она надеялась, что в школе у неё обязательно появится подруга, а может быть две, или даже три подруги, и тогда она всё-всё им расскажет. Она видела по телеку в фильмах, которые любила смотреть, как дети находят себе друзей, как они помогают друг другу и «стоят за друга горой». Поэтому девочка была возбуждена и полна надежд. Но был во дворе один человек, который относился к Наде с долей нежности – он жалел девочку – Саша Салихов.
Черноволосый смуглокожий крепыш. Он был «большой», учился в седьмом классе. Жил с родителями в Германии – отца направили туда по службе – а сюда приезжал на летние каникулы к своей бабушке Фане, красивой и доброй еврейке, которую, по-видимому, из-за национальности во дворе тоже недолюбливали.
– Надюш, - позвал он однажды одиноко гуляющую девочку, - хочешь, покажу что-то?
– Хочу, - Надя поднялась со ступеньки подъезда, где играла с бумажной куклой, примеряя на неё одёжки. И куклу, и одёжки для неё девочка нарисовала сама, и очень этим гордилась. Подхватив всё своё добро, она подбежала к Саше.
– Смотри, у меня есть Наташа.
– Красивая. Ты сама её нарисовала?
– Ага... И одёжки... Нравится? Хочешь, подарю?
– А тебе не жалко?
– Я себе еще нарисую,– Надя протянула ему своё бумажное богатство .
– Конечно хочу, спасибо, - парень осторожно переложил куклу Наташу и её одежду на свою ладонь, ласково посмотрел на Наденьку, взял её за руку и повел к клумбе, где цвели настурции, ромашки и несколько кустов роз. Их посадили жители четырехэтажного дома, в котором жили и Надя, и Сашина бабушка.
По вечерам жители дома поливали цветы из больших леек, а потом сидели на скамейке у подъезда и обсуждали новости двора: «Ах, а у Верки с третьего подъезда новый кавалер... Слышали? У Гавриловны внук жениться... А знаете, эта старая карга Мотря опять в больнице была... бедная, умрёт скоро, наверное... »
– Вот, смотри, Надюш, - Саша показал на один из цветков ромашки. На нем сидел огромный толстый шмель. - Только ты сама так не делай, ладно? Ты же знаешь, что шмель может очень больно ужалить.
– Знаю. Мне мама, ммм... бабушка говорила.
– Вот. А я знаю секрет, как словить шмеля, чтобы он не укусил.
Саша медленно подошёл поближе к цветку, накрыл его двумя ладонями и крепко, но так, чтобы между ними было достаточно пространства, взял шмеля, не повредив ромашку.
– Ух ты-ы-ы-ы! - восхищенно выдохнула маленькая Надя, - а как ты это делаешь?
– Очень важно, чтобы руки были плотно сжаты, и внутрь не проходил ни один, даже самый маленький лучик света.
– Ты такой смелый! Я бы ни за что так не смогла! А ты завтра покажешь мне, что-нибудь ещё?
– Завтра не смогу. Завтра я уезжаю. В Германию. Мне тоже в школу. Подготовиться надо. Ты ведь тоже идёшь в школу в этом году.
– Да, в первый класс, - гордо подняла свою симпатичную, с маленьким, немного курносым, носиком и верхней губкой «домиком», головку Наденька. Большие и какие-то грустные глаза смотрели на мир совсем не по-детски. Эти темнокарие, с черными длинными ресницами глаза становились зелеными, когда девочка плакала или злилась. Негустые темные волосы, которые ей каждый день заплетала бабушка, жиденькой косичкой свисали на детскую спинку, где заканчивались голубым капроновым бантом. А своим платьицем в мелкий цветочек, перешитым бабушкой со своего старого, Надя очень гордилась. Как же, бабушка отдала ей свое, чтобы у неё, у Нади, было новое платье.
– Ты хороший, - сказала она, поразмыслив, - я буду ждать, когда ты опять приедешь к бабушке в следующем году, ладно?
– Ладно.
Саша ласково улыбнулся, погладил ладошкой девочку по голове, и Надя вприпрыжку побежала к подъезду. Ей хотелось на минутку забежать домой и рассказать бабушке, что с ней дружил такой хороший большой мальчик и показал даже, как умеет ловить шмеля.
Уже «взлетев» на последнюю ступеньку, ведущую в подъезд, Надя остановилась. Ноги почему-то стали «ватными» и не хотели идти. Она оглянулась на Сашу и увидела его совсем не таким...
Он сидел за деревянным дворовым столом, на котором по вечерам взрослые мужики «забивали козла», глаза его были закрыты, а лицо и руки, которые устало лежали на столе были покрыты какими-то сине-желтыми, как синяки, пятнами. За его спиной стояла темноволосая женщина, очень похожая на его маму, тётю Таю, только моложе и еще красивее. Она была серьезна и, как показалось Наде, смотрела на Сашу ласково. Но он её не видел - это Надя знала точно. И глаза... почему у него закрытые глаза?
Через несколько секунд Надю «отпустило», но от радостного настроения не осталось и следа. Она поплелась домой, но бабушке ничего рассказывать не стала - чувствовала себя совершенно разбитой - прилегла на диванчик и уснула вот так, прямо посреди дня, и никто не обратил на это внимания: подумаешь, убегался ребёнок...
Через три дня маленькая Надя узнала новость, которая повергла её детское сознание в шок: Сашу Салихова в Германии, где служил его отец и куда он уехал, чтобы продолжать учёбу, сбила машина. Насмерть.
* * *
Хм... так вот о каком «даре» говорили Вершители. Бедная девочка... бедная я... и что же теперь со всем этим прикажете делать?
7
Время шло. Наденька росла сама по себе, как бурьян в саду. Никто не занимался ею. Дежурный вопрос: «Как дела в школе?» Такой же дежурный ответ: «Нормально».
По выходным дням Надюша любила крутиться возле бабушки на кухне, когда та готовила обед или ужин. Вытирала тряпкой стол, мыла тарелки, а иногда даже помогала лепить вареники. Они получались у неё разной величины плоскими и длинными, а не такие, как у бабушки: одинаковые, все как один, кругленькие и полные. Мария Ивановна посмеивалась:
– Опять «ушей» налепила?
Надя немного обижалась. Ей казалось, что нет на свете ничего красивей и вкуснее этих «ушей».
Иногда ей разрешалось чистить лук, резать огурцы и помидоры на салат, чем девочка ужасно гордилась – ей доверяли нож.
Время шло... Надя росла, ходила в школу и переходила из класса в класс вместе со своими сверстниками. В пятом классе к ним пришла новенькая. Алла Морозова: из обеспеченной офицерской семьи, недавно прибывшей из Германии, где папа её проходил службу при посольстве СССР в Восточной Германии, а мама посвящала свое время папе, Аллочке и себе. Алла высоко задирала свой красивый носик, воображала и ни с кем дружить не желала. Дети в классе игнорировали её, так же, как и Надю. Обе выделялись из общей массы, и «масса» их и не приняла - это и сблизило девочек.
Всё в их странной дружбе было основано на контрастах: Аллу любили и баловали в семье, Надю - просто растили; Аллу одевали, как принцессу, Наде перешивали одежду из старых бабушкиных платьев, а если что и покупали, то только то, что подешевле.
– Ох, вчера выбросила в форточку куриные ножки, которые мама приготовила: есть не хотелось... - наморщив свой милый носик, рассказывала Алла на переменке.
– А выбрасывать же зачем? - удивилась Надя, сглотнув слюну - ей приходилось довольствоваться гречневым супчиком или яичницей на обед.
– Так мама заругала бы... Она еще торт спекла. Вку-усны-ый...
Надя опять сглотнула слюну и промолчала.
– А тебе мать не печёт торты? - Алла откровенно насмехалась над бедностью Нади, считала её “убогой” и наслаждалась своим доминирующим положением.
– Нет, у нас столько денег нету. Да и, ты же знаешь, моя мама – моя бабушка... А можно я приду к тебе в гости? Покажешь, как ты живёшь?
– Да уж, беднота, беднота... В гости? Да ты что! Мама не разрешит, – опять наморщила носик Аллочка.
– Она что же, не разрешает тебе подружек домой приглашать?
– Подружек разрешает. Просто она не разрешает дружить с тобой.
– Почему? – обиженно опустив глаза, тихо спросила Надя.
– Ну, понимаешь... ты – не нашего круга. У моих родителей положение, знаешь какое? Им с кем попало дружить нельзя... да и мне тоже. Но ты же видишь, я все равно дружу с тобой...
По школьным коридорам разнеслась трель звонка, но Надя спрыгнула со школьного подоконника и побежала в обратную от класса сторону.
–Надька! Урок же!!! Ты куда?
– В туалет! - бросила девочка и скрылась за углом длинного школьного коридора..
Едва успев вскочить в туалет, Надя разрыдалась. Она сама не могла понять, почему плачет. Почему опять стало так больно в груди, так сдавило горло и стало трудно дышать.
«Ну, подумаешь, не только у Алки есть мама и папа. У нее тоже есть... и мама иногда такие вкусные котлеты жарит... И платье в прошлом году ей новое купили на день рождения... и форму с юбкой в складку, такую, как она хотела, и фартук белый с рюшами...»
Бедная девочка плакала, и не могла остановиться. Горячие солёные капли выкатывались из глаз, стекали по щекам, падали на пол. Надя всхлипывала и вздрагивала, её стало трясти, как от холода.
Заскрипела, открываясь, дверь, и в туалет вошла техничка со шваброй и ведром. Увидев заплаканную Надю, спросила:
– Чего, двойку получила? Не реви, исправишь... Ну, поругает, мамка дома и простит... иди в класс. Урок начался давно.
– Не получала я двойки! И дома меня никто не заругает! И прощать меня никто не будет! Никому до меня нет дела! – неожиданно для самой себя прокричала с надрывом девочка и пулей вылетела из школьного туалета, оставив испуганную техничку в растерянности.
На следующий день Надя в школу не пришла. Портфель её так и остался лежать в парте.
В начале семидесятых годов двадцатого века все дети младших и средних классов сидели за партами с откидывающейся половиной крышки стола, наклоненной под углом 45 градусов. Сидели по двое. Все парты были выкрашены в темно зеленый цвет. Посредине углубление для чернильницы, хотя все уже начали пользоваться прогрессивным нововведением – шариковыми ручками, которыми ученики оставляли на крышках парт послания. Записками типа «тут сидел Вася», «Юра + Лена = любовь» или «Ирка – дура», рисунками машинок и кукол пестрели парты во всех школах без исключения, рассказывая всему миру о любви Юры и Лены и об умственных способностях девочки по имени Ира. Надя сидела на последней парте. «Надька – синий чулок», - гласила крышка школьной мебели за которой сидела девочка.
На следующий день после уроков классный руководитель 5-В класса, Ольга Федоровна, подозвала Аллу и спросила:
– Ты с Надей Ярош дружишь?
– Так... разговариваем иногда, – Аллочка отвернулась и презрительно пожала худенькими плечиками.
– Ты не знаешь, почему её в школе нет? Она заболела?
– Не знаю. У меня нет времени ходить и узнавать. Уроков много.
– Я хочу дать тебе пионерское поручение: сходи к Наде домой, отнеси ей портфель и узнай, что случилось? Я написала Наде в дневнике, чтобы её бабушка пришла в школу, но ты скажи Марии Ивановне, что я просила зайти, ладно?
– Ла-а-адно. Зайду, – протянула, нехотя, Алла, – странная она какая-то, эта Ярош...
Алла всем своим видом показывала, как ей не хочется идти к этой “убогой” домой, а уж тем более нести забытый ею портфель.
«Вот еще, должна ходить и носить портфели всяким нищенкам».
Но она примерная пионерка и поручение, которое ей даёт классный руководитель, выполнит.
Ольга Федоровна – мудрый и опытный педагог, строгий, но справедливый, работала в школе с начала своей педагогической карьеры. Невысокая и стройная. Светлые волосы заложенные в классическую «ракушку», небольшие очки в роговой оправе внешне делали её похожей на типичного школьного учителя того времени.
Она растила дочь одна. Муж оставил её ради молоденькой парикмахерши, которая не проводила столько времени со своими клиентами, сколько Ольга Федоровна со своими учениками. Парикмахерша все свободное от работы время посвящала ему: стирала, мыла, готовила завтраки, обеды и ужины, ублажала, как могла. Учительница жалела Надю Ярош. Внешне в Надиной семье все выглядело нормально, но Ольга Федоровна чувствовала, что девочка страдает. Да и в классе обижают её. Дети жестоки. Часто не понимают, что творят.
«Надо будет поговорить с Марией Ивановной», – глубоко вздохнув, подумала Ольга Федоровна, - может, помощь какая нужна».
* * *
– Уфффф! Как же мне плохо!
Душа вылетела из тела двенадцатилетней Нади и опустилась на стол, стоящий рядом с диваном, на котором лежала девочка. Потом, взлетев над ней, потянулась. В теле ей почему-то все время хочется сжаться. Сделаться маленькой – премаленькой и спрятаться куда-нибудь подальше. Вот теперь она может расправиться и хорошенько рассмотреть саму Надю. Худенькая, темноволосая, ничем особым не выделяющаяся девочка. Непропорционально длинные ноги как, собственно, у любого подростка, делали её фигурку неказистой. Личико миленькое. Высокий лоб. Маленький, чуть курносый нос и розовый «бантик» губ, с немного опущенными вниз уголками, отчего казалось, что девочка на кого-то обиделась. На коже юношеские прыщи. Как и все подростки, она, втайне от бабушки, пыталась выдавливать их или замазывать тональным кремом, и от этого их становится только больше, но, в общем, девочка была симпатичной. Она понравилась Душе.
Поднявшись выше, Душа оглянуась вокруг. Обычная трехкомнатная хрущевка с проходной жилой комнатой, где Надя и жила. Спала она на стареньком диване, с которого уже свисали её длинные ноги. Бабушка с дедушкой давненько поговаривают о том, что надо бы купить диван побольше, но до этого никак не доходит очередь. Всегда находятся вещи более необходимые для приобретения. А вот сервант и секретер купили недавно. Поблескивая коричневой полировкой, они стояли в ряд у одной стены, как это было модно. В секретере стройным рядком стояли несколько томиков Ф. Энгельса, В. Ленина и даже И. Сталина. Ведь Николай Гаврилович - член КПСС, ветеран войны. Три-четыре книги и несколько журналов «Uroda» на польском языке (Мария Ивановна знала польский), было несколько поваренных книг и книга по домоводству, «Анна Каренина» Льва Толстого и несколько детективов Агаты Кристи.
Зеркало задней стенки серванта отражало тщательно вымытую праздничную посуду, хрустальные рюмки и вазочки.
«А это что такое красное? Вроде бы в комнате ничего красного нет», - Душа оглянулась вокруг и, вдруг, поняла:
– Аааах!
Кроваво красные разводы переливались в желтые, как небо во время заката.
«О, Ужас! Это же я!– Душа застыла на месте,– Что делать? Что делать? – она, вдруг, отчаянно заметалась по комнате, пытаясь найти выход из нее. – Я не смогу, не смогу... Надо вернуться назад и объяснить Вершителям, что я не могу. Если дальше будет так продолжаться, я же сгорю, умру и вообще исчезну. Я не хочу... не хочу»...
Паника охватила Душу, и она вылетела на улицу через открытую форточку.
Заметалась по городу в поисках выхода в Мир Гармонии и Покоя. Она не могла больше оставаться в этом теле. Даже если ей придется ждать следующего человека десять тысяч лет, то это все равно лучше, чем умереть. Она вспомнила предупреждение, которое ей сделали Вершители, когда предложили прожить судьбу Нади.
Перед Душой проплыла одна из картинок, состоявшегося двенадцать лет назад, разговора:
– Души бессмертны. Но бывают случаи, когда Душа может быть убита и тогда она исчезает. Навсегда, - объясняла тогда молодая красавица в чёрном.
– Как исчезаетт? Как навсегда? Вы же только что сказали, что Души бессмертны?
– Душа может умереть, «сгореть» только тогда, когда находится в человеческом теле. Сам человек может убить её. И там она останется навечно. Мертвая, она просто не сможет покинуть его тело, - блеснули льдинки голубых глаз, - а когда человек умрет, душа исчезнет вместе с ним.
– А можно узнать такого человека, в котором душа «сгорела»?
– Иногда люди называют это глубокой депрессией, неполноценностью или сумасшествием.
– Или, когда он становится злым и жестоким...– подключилась к разговору пожилая дама. Сегодня она красовалась в ярко оранжевом пуловере и зеленых брюках.
– Или равнодушным...
– Но это случается крайне редко, - успокоила её старуха.
– Перед тем, как умереть, душа становится кроваво-красного цвета, - молодая красавица одежд не меняла. «Интересно, почему?»
Душа отчетливо вспомнила этот разговор и запаниковала еще больше.
«Что делать? Что делать? Я не хочу умирать! Не хочу!!!»
Она еще активнее стала искать выход в тот Мир, где Душам так хорошо и ничего не угрожает, но каждый раз, когда ей казалось, что она нашла его, натыкалась на невидимую стену. Снова и снова Душа пыталась прорваться через эту крепкую и немного упругую субстанцию, которую невозможно было даже увидеть. Но не было никакой возможности попасть туда, где будет спокойно и безопасно, и она опять станет нежно голубой с розовым в серебре.
Всю ночь она металась по городу, а наутро, когда у бедной Души почти не осталось сил, увидела небольшую речушку, протекающую через просеку соснового леса. В одном из деревьев было дупло. Забравшись туда и свернувшись «калачиком», измученная Душа мгновенно уснула.
8
– Ольга Федоровна, Ольга Федоровна! - Алла бежала за педагогом, пытаясь догнать её и рассказать о выполненном поручении.
Учительница остановилась и внимательно посмотрела на догонявшую её девочку, которая была крайне возбуждена.
«Что-то случилось», - подумала она.
– Нади дома нет. Она в больнице. Она уснула, и её никто не может разбудить!
– Она умерла? - руки и спину педагога покрыли мерзкие мурашки.
– Нет. Она дышит. Но она спит... никто не может разбудить её. Её забрали в больницу. Она там лежит. А бабушка дома. Я же вам говорила, что она странная... больная она... на всю голову...
– Хорошо. Спасибо. Я зайду к ним вечером.
Мария Ивановна совсем не обратила внимания на то, что Надя прибежала со школы в слезах. Она была занята своими не очень приятными домашними ежедневными делами, и не очень радостными мыслями. Жизнь складывается совсем не так, как бы ей хотелось. И все из-за чего? Из-за того, что она выполнила свой долг женщины и родила ребенка - дочь Лену, которая всю их с Николаем Гавриловичем жизнь вывернула наизнанку. Она вообще детей не хотела. Но почему-то считалось, что каждая женщина просто обязана желать стать матерью и потратить полжизни на то, чтобы вырастить себе подобное существо. Биологическое предназначение женщины. Так, кажется, это называется. И почему нельзя было обойтись без этого?
А теперь, вместо того, чтобы заняться изучением английского языка или усовершенствоваться в игре в шахматы, как она мечтала, будучи молодой, вынуждена воспитывать внучку. Нет, Надя девочка неплохая. И проблем особых не создает, но все равно свободной Мария Ивановна себя не чувствует. То сварить что-то надо, то постирать. Хорошо, хоть в школе Надя справляется со всем сама. Даже уроки не надо помогать делать. Учится, правда, средненько, но видно, умишком не вышла. Так оно и понятно, какие родители, такие и дети – «на яблоне апельсины не растут... »
Она поёжилась. Что-то противное закралось в мысли и совсем перехотелось думать об этом.
– Надя, вставай. Чего это ты среди дня улеглась? Потом ночью спать не будешь... Наде-е-ежда-а-а!
Девочка не шевелилась, и Мария Ивановна подошла посмотреть на неё. Грудная клетка двигалась в такт: вдох-выдох, вдох-выдох.
– Наде-ежда-а-а! Вставай. Уже пять часов вечера, – громче позвала она внучку.
Реакция та же, то есть никакой.
– Ты, что заболела? - Мария Ивановна, наконец, забеспокоилась и потрясла Надю за плечо. Тельце Наденьки заколыхалось в такт движения руки, но глаз она не открыла.
– О, господи! Что это с тобой? – она потрогала лоб девочки - теплый. Взяла её за кисть руки, но очень слабые толчки пульса ощутила с трудом.
По спине пополз липкий страх... Она схватила трубку телефона и набрала 03.
– Скорая? Здравствуйте! Приезжайте, скорей! Пожалуйста, скорей! Улица Ильина, дом четырнадцать... квартира?.. квартира сорок... Не могу разбудить ребенка... Что? Да, пробовала... Не реагирует! - слезы накатили на глаза, и Мария Ивановна стала размазывать их по лицу, свободной от телефонной трубки, рукой, - пожалуйста, скорее! ...Лет? ...Двенадцать. ...Ой, Господи, Наденька-а-а-а-а
Врачи Скорой тоже не смогли разбудить ребенка, и они увезли Надю в неврологическое отделение городской детской больницы, обещая позвонить Марии Ивановне, как только что- нибудь выяснится о состоянии девочки.
– Вам туда не надо. Вы все равно ничем сейчас не поможете. А плакать и дома можно... Мы позвоним вам, если что...
– Если ЧТО? - с ужасом округлила глаза Мария Ивановна.
– Мало ли что... будем надеяться на лучшее... Вот, возьмите валидол под язык...
* * *
Душа, отдохнув в дупле дерева, куда она забралась сутки назад, успокоилась немного. Решила: поскольку другого выхода все равно нет, надо возвращаться в Надино тело. И, обдумав положение, пришла к выводу, что всё не так плохо, как показалось ей сначала. По тому, как с ней разговаривали Вершители, было понятно, что у Нади длинная Судьба. Кроме того, они еще о каком-то даре упоминали. Как же она будет пользоваться своим даром, если я умру? Конечно, надо будет постараться войти в более тесный контакт с разумом девочки. Надо постараться... “Я постараюсь”– пообещала она себе.
И Душа, потянувшись, взлетела над лесом и направилась прямо к зданию детской городской больницы, где в палате № 7 неврологического отделения над девочкой «колдовали», впрочем, совершенно безуспешно, врачи. Какой-то неосозяемый поток понёс её туда, и Душа повиновалась этому движению, не задумываясь, интуитивно.
Подлетев к открытому окну, она заглянула в палату. Там находились четыре девочки, но Надю Душа узнала сразу. Возле неё на кровати сидел растрепанный седой, чем-то похожий на Эйнштейна, старик. Интеллигентного вида с добрыми василькового цвета глазами. «Эйнштейн» держал девочку за руку. Он оглянулся и, увидев Душу, встал.
– Не покидай её больше. Особенно так надолго... Пожалуйста.
– Ангел? Y?
– Ей и так очень трудно, – проигнорировал он вопрос. И так должно быть понятно, кто он.
Душе стало стыдно.
– Я испугалась, - призналась она.
– Я знаю... но, не будем терять времени...
Душа опустилась на Надино тельце и растворилась в нем. Растворился и старец.
9
Надя зашевелилась, глубоко вздохнула и открыла глаза. Но тут же закрыла. Ей показалось, что кто-то вонзил в них два кинжала. Прислушавшись к своим ощущениям, она поняла - у неё сильно болит голова. У Нади и раньше иногда болела голова, например после того, как она увидела ту странную женщину за спиной у Саши Салихова. И еще, когда бабушка ругала её за то, что она, загулявшись с девочками, пришла домой позже девяти часов вечера. Но так сильно она болит в первый раз.
– Ма-а-ма! - Надя с трудом издавала звуки
В ответ она услышала незнакомый мужской голос.
– Надя... Надя... Наденька... - ласково звал голос. Она снова, но уже очень медленно, открыла глаза и увидела крупного мужчину в белом халате и шапочке. Сощурившись от боли, постаралась сосредоточить взгляд на его лице. Большое, почти круглое, оно светилось добротой. Карие глаза тоже показались Наде добрыми, и еще внимательными и умными.
– Наденька. Ты в больнице. А я - доктор, Юрий Иванович. Что у тебя болит?
– Голова, - с трудом промямлила Надя, - и еще глаза... внутри...
– Сейчас, сейчас, милая, я тебе помогу. Я тебе укольчик сделаю, и болеть перестанет, ладно?
– Ладно...
Юрий Иванович, несмотря на крупную, казавшуюся тяжелой фигуру, легко встал и повторяя: «Слава Богу... Хорошая девочка... Слава Богу...» - быстро вышел из палаты.
На следующее утро Надя чувствовала себя почти хорошо. К ней пришла бабушка. Мария Ивановна испытывающе и строго смотрела на внучку, хотя и принесла много всяких вкусностей, какие покупала только по большим праздникам: молочный шоколад «Алёнка», вафли «Артек» с шоколадной начинкой - Надины любимые, два мандарина и свежий суп из самой настоящей домашней курицы.
– Как ты себя чувствуешь, Надя? – спросила она с металлом в голосе.
– Хорошо.
Надя не могла понять за что «мама» сердится на неё. Она ни в чём не виновата. Девочка не делилась с бабушкой своими детскими проблемами. Всякий раз, когда она пыталась объяснить, что её волновало - не принимают в игру дети во дворе, или как тяжело складываются взаимоотношения с другими девочками в школе, Мария Ивановна с неприязнью отвечала: «А ты с ними не водись, с проститутками этими. А то будешь такая, как твоя мать. Учись вот, лучше. А то одни «тройки» в дневнике».
Это казалось Наде несправедливым, потому, что в дневник уже давно никто не заглядывал. В него вообще редко заглядывали, разве что тогда, когда Надя сама показывала написанные красными чернилами приглашения в школу на родительские собрания. Возле такого «приглашения» родители должны были расписаться, вот Наде и приходилось показывать свой дневник. Конечно, там не были «одни «тройки». Были там и «четверки» по географии, русскому и украинскому языках и литературе; и «пятёрки» по английскому, биологии, физ- культуре и рисованию. Но этих оценок Мария Ивановна почему-то не замечала. Быть такой, как мать категорически не хотелось. Надя собиралась стать самой доброй и внимательной мамой на свете. Она найдет своему сыну или дочке самого хорошего папу и у них будет дружная счастливая семья, как у Аллы. Или даже еще лучше, как у Саши Салихова.
Но с некоторых пор Надя перестала рассказывать о своих проблемах, которые никто не принимал всерьез. А бывало и ещё хуже, когда бабушка начинала бурчать, что её, Надю, «навесили на шею» и лучше, если бы родители сами воспитывали своих детей, которых нарожали.
Не хотелось обсуждать этого и теперь, в больнице, тем более, что совершенно непонятно, почему бабушка так строго смотрит на неё. И голос... как лёд...
– Мам, можно я пойду с тобой домой? Я хорошо себя чувствую. Правда...
Надя, чтобы показать, как «хорошо» себя чувствует, встала с кровати и попрыгала на месте, – вот смотри.
– Врач пока не разрешает тебе идти домой, – Мария Ивановна опять строго посмотрела на Надю, – он не знает, почему это с тобой случилось. А ты знаешь?
– Нет.
Ты что-нибудь съела плохое?
– Нет.
– Может ты курила?
– Ну, что ты, мам. Конечно, нет!
– Тогда что?
– Но я же сказала, не знаю... - тихо прошептала Надя и опустила глаза.
К её горлу опять стал подкатывать противный комок, опять появилось липкое чувство страха, что сейчас станет трудно дышать. Почему-то подумалось, что ей не поверят. Почему? Ведь она ничего такого не делала. Ну, почему ей никто не верит?
Немного закружилась голова, и она опять села на постель.
– А можно мне супа?
– Конечно, конечно.
Взгляд Марии Ивановны, вдруг, потеплел. Она открыла пол-литровую банку, которую заботливо обмотала махровым полотенцем, чтобы суп не остыл, пока донесёт его до больницы.
– Кушай, деточка.
– М-м-м-м, вкусно как... Спасибо, мам.
– Ну, ты кушай. Поправляйся, а я пойду. Дел много.
– Хорошо, мам. Спасибо.
Мария Ивановна ушла, а Надя, съев половину супа, накрыла банку крышкой и поставила её на тумбочку, что стояла у кровати.
10
– Ты три дня подряд спала...
Надя повернула голову на голос и увидела девочку, примерно такого же возраста, как и сама.
– Меня зовут Надя.
– Знаю, – ответила девочка. Я – Тамара. А это Светка, и Ирка, - указала она по очереди на девочек, лежавших на других кроватях.
Света и Ира были помладше. Почему они находились здесь, Надя спросить постеснялась, а внешних причин заболеваний заметно не было. А Тамару она спросила:
– А ты давно здесь?
– Месяц уже.
– Так долго?! Неужели и меня здесь столько держать будут?
– Недели две. Не меньше. Они всегда, держат тут по две недели. А уж в твоем случае - точно раньше не выпишут.
– В каком это моем случае? - возмутилась Надя.
– А в таком. Врачи не знают, что с тобой такое. Тебя три дня не могли разбудить. Хотели уже через трубочку кормить.
– Как это... через трубочку?
– А, вставили бы трубку через нос прямо в желудок.
– Через нос?! Фууууу... Хорошо, что не вставили... А ты чего здесь?
Тамара помолчала немного, а потом, хоть и нехотя, все-таки ответила:
– Отец меня, пьяный, по башке кастрюлей огрел... Сотрясение мозга... Вот, теперь валяюсь тут...
– Как отец? Твой отец?
– А чей же ещё? Мой... что б ему, пьянице, пусто было... «белочка» его, видите ли, посетила?
– Что? Какая белочка? Рыжая?
– Нет, пьяная, - Тамара исподлобья посмотрела на Надю и спросила:
– Тебе сколько лет-то?
– Двенадцать.
– И что, не знаешь, что такое «белочка»?
– Не-е-ет. Не знаю...
– Темнота. Это так «белую горячку» называют. Когда человек уже совсем спился и не понимает, что творит...
Тамара, подошла к Наде поближе и спросила:
– Ты суп-то есть будешь? А то остынет, - и сглотнула слюну. Наде сразу вспомнилось, как её собственный рот наполнялся слюной, когда Аллка Морозова рассказывала о кулинарных изысках, которые, якобы, выбрасывала в форточку. Надя не верила ей, и всегда думала, что, если бы это было правдой, то она могла бы поделиться с ней, с Надей, а не швырять продукты в окно.
– Хочешь? На, возьми, я не хочу больше, – протянула Тамаре банку с супом.
– Спасибо, – не стала сопротивляться Тамара, – тут, конечно кормят, но твой суп так пахнет! Спасибо, - добавила она уже с полным ртом, – вкусно...
– А к тебе, что же, никто не приходит?
Надя подумала, что иногда, наверное, лучше вообще не иметь отца, чем такого, который пьет, а потом бьёт тебя кастрюлей по голове.
– Мама приходит. Только она занята на работе – кто-то же должен деньги зарабатывать. А этот, папаша мой, деньги пропивает.
– А мама у тебя хорошая?
– Мама хорошая. Она в двух домах подъезды моет, чтобы было, что есть. Да и отец нормальным был, пока его начальником не сделали. А потом стал пить... А что с тобой было-то? Почему ты так крепко заснула? - просила Тамара после того, как суп был съеден и, тщательно вымытая, банка переместилась в Надину тумбочку.
– Да не знаю я... – с каким-то отчаянием произнесла девочка,– поругалась с подружкой, потом пришла домой. Захотела спать, легла... ну, и вот...
– А чего поругались-то?
Наде очень захотелось поделиться хоть с кем-нибудь о том, как ей было обидно, когда Аллка говорила, что выбрасывает еду в форточку, что ей мама не разрешит с ней, с Надей, дружить... Она подумала, что Тамара поймет её, посочувствует, но в ответ прозвучало:
– Дура ты. На фига тебе такая подруга, которая тебя унижает. Пошли её подальше.
– Но со мной никто, кроме нее дружить не хочет...
– А она, значит, хочет? Да, она и дружит-то с тобой только потому, что с ней самой никто связываться не желает.
Тут Надя подумала, что Тамара, наверное, права. С Аллкой тоже никто из класса не общается. Хотя, когда у Ромки Поповича был день рождения, то Аллку пригласили, а её, Надю – нет... Она сказала об этом Тамаре.
– Дура, она дура и есть. Это потому, что Аллка из богатых. Твой Ромка надеялся на дорогой подарок. А с тебя что возьмёшь? - со взрослой значительностью объяснила девочка.
– Ой, какая ты умная, Тома. Тебе сколько лет?
– Мне скоро четырнадцать, но это не от «лет», это от «мозгов» умными бывают...
В это утро и все последующие дни, проведенные в больнице, девочки много разговаривали. Вместе ходили на процедуры, гуляли в больничном парке, когда Наде разрешили выходить на улицу.
Врачи, так и не поняв, что явилось причиной такого краткосрочного летаргического сна, выписали Надю домой под наблюдение участкового педиатра. Неделей раньше выписали и Тамару, но девочки успели обменяться адресами и телефонами.
11
Дома все было по-прежнему, за исключением одной детали. Вместо старого, короткого с круглыми откатывающимися подлокотниками дивана стоял, поблескивая полированными боковыми панельками, новый, широкий и длинный.
– Это я теперь на нем спать буду? - воскликнула счастливая Надя.
– На нём. Нравится? - Мария Ивановна оглянулась на улыбающегося Николая Гавриловича и улыбнулась тоже.
– Очень! Ой, как здорово! Как же я вас люблю!
Надя подскочила к бабушке и, обняв её за шею, поцеловала в щеку. Мария Ивановна похлопала её по спине, потом смущенно отвернулась:
– Пошли обедать. Сегодня - борщ. Дед варил. Вкусны-ый...
В школе тоже всё было, как и прежде. Надя с гордостью рассказала Алле о Тамаре. О том, что теперь она дружит с девочкой из другой школы, которая старше самой Нади на год, даже на полтора: о больнице и её порядках, о добром докторе Юрии Ивановиче и других врачах, которые так и не смогли понять, почему Надя так долго спала, и никто не мог её разбудить. Алла слушала, на удивление, внимательно.
– Знаешь, а я ведь никогда не лежала в больнице... - сказала она задумчиво, - страшно? Там, наверное, умирают...
– Там, где я лежала никто не умер, – честно призналась Надя, – но, знаешь... когда меня возили на рентген, я видела одну девочку... ой, да ладно...
– Что? Она что, умерла? - у Аллы загорелись глаза, - умерла? Да?
– Нет, но
– Но что? Что? Расскажи?
– Она, наверное, скоро умрет...
Надя внимательно посмотрела на Аллу. Она никогда не проявляла такого интереса к тому, что рассказывала подружка. Всегда слушала с недоверием, перебивала, и начинала, хвастаясь, рассказывать что-то своё.
– Да, ты не поверишь, все равно...
– Расскажи... пожалуйста...
– Понимаешь, возле той девочки стояла женщина. Очень красивая. В черном платье. Я уже видела её однажды. Возле одного мальчика. Потом, мальчик умер. Его машина сбила. В Германии. Я узнала её... эту женщину...
– Да-а-а, Надежда... у тебя, похоже «крыша поехала» от долгого сна... - захихикала Алла.
– Я же говорила, что не поверишь... зачем тогда спрашиваешь? - резко, повысив голос, ответила Надя.
У Аллы «глаза на лоб полезли», как эта ущербная, еще и кричать умеет? На кого? На неё, Аллу? Точно, что-то с ней не так. Больная. На всю голову.